Светлана ФЕЛЬДЕ
Германия
Журналист и автор рассказов
ЛЮБОВЬ И ГОЛУБИ
Студентов четвертого курса филфака привезли на уборку картофеля в Кустанайскую область. Село Черемшанка - всего одна улица. Широкая, асфальт в прошлом году положили, она же и центральная - имени партизана какого-то там; фельдшерский пункт, в нём трудится медичка Надя – толстая, зеленоглазая, добрая; сельский магазин – печенье «Привет», сельдь «Иваси» в больших жестяных банках, водка «Пшеничная» и карамельки «Барбарис». Местная интеллигенция – бабник, но по главной и, в общем-то, основной специальности все-таки ветеринар Лёнька да его жена Елена, учительница начальных классов – красавица в стиле Крамского и Серова одновременно.
Студентов поселили в плохо отапливаемом местном клубе, поскольку клуб всё равно в это время пустовал,– массовик-затейник запил от тоски и уволился по собственному очень ярко выраженному желанию. Поделили помещение на две части при помощи стендов, иллюстрирующих наглядно и красочно вопрос наиважнейший: как повысить урожайность картофеля. Мужскую половину общежития украшал портрет основоположника, женскую – строгое лицо его соратницы и сподвижницы, под чьим слегка выпученным взглядом хотелось снова и снова рассказывать Устав члена ВЛКСМ - как полагается честной комсомолке и порядочной девушке.
Кормили студентов плохо - макароны, картошка. Остатки сна смывали городские детки под умывальником на улице, а в Кустанайской области по осени совсем не жарко, и через неделю все ходили в прыщах, хлюпали носами. Бани не предполагалось, поэтому воровали воду на кухне и в спешном порядке мыли хотя бы голову. Сортир – один на всех, через дорогу от клуба, рядом с фельдшерским пунктом.
В общем, от жизни такой райской, да наковырявшись досыта в поле, студентам, дабы сохранить облик человеческий, оставалось только одно - влюбляться. Что они и делали после отбоя. По идее, Петр Кириллович Варварин, преподаватель истории, высланный вместе с юными филологами на выколупывание клубней, обязан был следить за моральным обликом будущего страны. Только вот времени на эти глупости у него не оставалось: спалось на пышных перинах медички Нади хорошо, вареники и пельмени Надежда стряпала знатные, не то что жена Ленка, кандидат каких-то там наук. Посему Петр Кириллович наслаждался сельскими благами и совершенно не контролировал голодных во всех смыслах студентов.
Ну вот, Томка тоже влюбилась. В Сергея, своего однокурсника, а также в его лице секретаря комсомольской организации всего университета и просто красавца, наконец. Томка и Сергей гуляли после отбоя у самой лесной полосы, от кустанайских ветров пряталась Томка в страстных, крепких объятиях с превеликим удовольствием. И если бы не минусовая температура, наверное, оба бы рискнули освободиться под каким-нибудь из кустов от тройного слоя штанов и трико. А так – томились.
Но всякому томлению приходит конец, в смысле - вознаграждение. Прогуливаясь в очередной раз, Сережа сообщил своей прекрасной Тамаре, что завтра его посылают работать на зерновой ток. Был он на току сегодня, ознакомился с позицией. Так вот, тепло там, уютно. А на зерно можно положить одеяло, чтобы не сильно шуршало. И не скользило. Слышь, Том, скажи, что у тебя живот болит, не ходи завтра в поле, я тебя в обед на току буду ждать. С двенадцати до трёх никого нет – бригадиры по делам разъезжаются. Никто не помешает, точно говорю, там в это время ни одной живой души, только голуби.
Часов в одиннадцать Томка, охая и ахая от задуваемого в щели ветра со снегом, в уличном туалете совершила гигиенические процедуры, под ватные штаны надела кружевные трусики и отправилась на ток. Как и договаривались, она нашла Сергея в маленькой комнатке, где бригадиры пили чай зимой, варили на плитке принесённые из дому пельмени. Ты что, кашеваришь, спросила возлюбленного, помешивающего что-то в кастрюле. Сейчас быстро поедим, радостно сообщил он, я тут голубей настрелял, суп варю, не помню, когда мясо ели, давай, снимай куртку-то, не забыть бы перья потом собрать.
Под ногами действительно валялись голубиные перья.
…Когда-то четырехлетнюю Томку придавило бревном в реке. И хотя профессора утверждали, будто позвоночник не задет, всё равно не ходили ноги. Папа говорит, рассказывала девочка голубю Петьке, каждый день прилетавшему к ней на подоконник – если шёл дождь, или во двор – когда светило солнце и она могла сидеть в инвалидной коляске на улице, что я все равно буду ходить. Как ты думаешь, пойду, спрашивала Томка Петьку. Он смотрел сизым глазом и согласно кивал головой. А в тот день кто-то рассыпал семечки, Петька увлечённо склёвывал их. И не слышал, что сзади подбирается дворовый жирный кот Матвей. Матвею было четыре прыжка, ей – два шага. И она встала из коляски. Давно это было, почти пятнадцать лет назад.
Томка повернулась к двери и вышла. Ты чего, крикнул вслед ей Сергей, я не понял, ты чего. Ну и не надо, бормотала она, чувствуя, как першит в горле и в носу – точно простыла. Придётся идти к медичке Наде и просить аспирин. Хорошо ещё, что через четыре дня – домой…
ЧАСОВЩИК ИЛЬЯ
В 1935-м в цирк дядю Мишу не взяли. И пришлось ему срочно думать, как на жизнь зарабатывать: папа с мамой уже лежали на городском кладбище, пенсий по инвалидности таким, как Миша, тогда не полагалось. Пожалел его старый часовщик – взял к себе учеником, а умирая, оставил в наследство мастерскую. Больше некому было. Своих детей у старика не имелось.
Дядя Миша проработал в мастерской почти пятьдесят лет. Да нет, прожил, можно сказать. Если задерживался допоздна, то оставался ночевать, спал на диванчике, укрывшись старым пальто. Утром кипятил воду в кастрюле – плитку сам смастерил – пил чай с сахаром вприкуску, сухарями, потом забирался на стул, включал настольную лампу, раскладывал на столе винтики, болтики, колёсики. Мастером был – одно слово. До сих пор почти в каждом доме города звучат разными голосами его часы. Одни – как у Британского парламента, другие – как в церкви Святого Михаила, третьи – ну прямо аббатство Святой Марии в Лондоне. Если всё собрать, точно, музей открывать можно. Хорошая у меня работа, говаривал он, шум времени слышно. А какой он, этот шум, спрашивал Илья, ничего кроме тиканья, жужжания, поскрипывания не различавший. Ну, улыбался часовщик таинственно, поживёшь – услышишь.
Илью тоже в цирк не взяли – как-то особых талантов не оказалось. А пенсию по инвалидности хоть и платили, да разве ж на неё проживёшь. Вот и пошёл он учеником к дяде Мише, своему дальнему родственнику, а в общем, – седьмая вода на киселе. Дяде тоже дело всей жизни завещать некому оказалось: завести детей с женой они так и не рискнули. Все тебе оставляю, Илья, сказал он, вернувшись от нотариуса. Знаю, ты в цирк хотел. Не горюй... Кто угадает наперед, может, ты в этой мастерской счастье своё найдешь. Всё, что не делается – не делается к лучшему.
Илья поменял потом только вывеску на двери, а так все осталось, как прежде - настольная лампа, диван, пальто. Правда, позже пришлось электрический чайник купить. Перегорела плитка, не вечно ж ей служить.
Один из клиентов, которому Илья отремонтировал фамильную реликвию, доставшуюся от прадеда, швейцарские часы «Тиссо» выпуска семнадцатого года, помог квартиру получить. Повозиться в ней пришлось изрядно: обои новые клеить, двери красить. Спасибо соседям - пожалели инвалида. Нелегко ему на белом свете живётся. Чтобы включить свет, приходится вставать на стул. Когда выходишь из дома, с собой нужно прихватывать что-нибудь тяжёлое. Кирпич, например, чтобы лифт поехал, а то ведь он часто отказывается везти слишком легкий груз. Весу-то всего сорок два кило. Да и с одеждой – проблемы: в «Детском мире» рубашки то с гномиками, то с воздушными шарами. Стыдно взрослому такое надевать. С брюками детскими тоже целая история: в длину – годятся, в бёдрах - узкие. Опять клиенты выручили - жена у одного – портниха. Вот она и обшивала. Низкий стол и подходящие стулья сделал на заказ безработный плотник.
Да, много всякого приходилось переносить. В автобусе, если и поможет кто взобраться, вечно в пуп дышишь. Или коленом прямо в лицо попадут – кто там в давке почти что под ноги смотрит. В парке у каруселей спокойно не посидишь - дети зовут играть, а когда Илья поворачивается и уходит, вслед кричат: «Выбражала, выбражала...» Но самое противное – тетка из мэрии, из отдела по работе с инвалидами. Раз в год пришлёт «повесточку» - тогда-то и в такое-то время. Пунктуальная – сроду не опоздает. Три раза в дверь позвонит, промарширует в комнату, поставит Илью на стул – а чего ей, когда в самой центнер, - достанет сантиметр из сумки. И приговаривает: не дай вам Бог вырасти. Пенсия положена только тем, кто не выше метра двадцати. Не вздумайте расти, не то лишим, лишим!
Тётка уходила, лилипут сползал со стула – она всё время забывала снять его – садился на велосипед «Орлёнок» и ехал на работу. Большой мастер Илья, говорил грузин Рафаэль, державший на углу овощной ларёк, всё может. Он вам самые старые часы так починит, любой «Сейка-мейка» по сравнению – тьфу, дрянь последний. В такие минуты Илье и правда казалось, что он большой.
Иногда, когда в парке не оказывалось детей, только взрослые, он разглядывал их, пытался представить, как живёт человек, если в нём не метр двадцать роста? Представлялось с трудом. Можно сказать, вообще не представлялось. А уж как жить, если в тебе почти метр девяносто, – просто загадка. Это ж сколько тебя всего в высоту, как этой высотой распорядиться – вот о чём подумал часовщик Илья, когда к нему пришла баскетболистка Аня. Мне вас Рафаэль посоветовал – сложилась она почти пополам, чтобы заглянуть Илье в глаза. Кстати, глаза у него были шоколадного цвета. И вообще, парень – хоть куда, ловкий, стройный, волосы густые. Да и баскетболистка красивая тоже, между прочим, крепкая, как грецкий орех. Коса русая, глаза синие, талия тонкая. А что такая вымахала – ну что ж, случается.
Все городские газеты писали потом об этой свадьбе: «Почти двухметровая невеста наверняка станет носить будущего мужа на руках...» Бывало, кстати, и носила. На работу - если снега по колено наметало. Её, конечно, колено. Ну, не совсем на руках, а на закорках. И на смешки, и на анекдоты типа «женился лилипут на великанше» просто не обращала внимание. Точнее сказать – не слышала. Ну не слышала – и всё. К другим вещам прислушивалась. К каким? А вот это уже её и мужа дело. В общем, сияла и светилась. Глядя на неё, легко верилось в одну старую примету: если дотронуться до маленького человека, станешь счастливым.
...А детей у них родилось четверо. И все они теперь – в цирке: акробат, жонглёр, дрессировщик, конферансье. И если папа приходил на представление один, то никто не верил, что эти двухметровые парни - его сыновья. Но люди вообще во многие вещи не верят. А они всё равно случаются.
|
